Дорога славы [Дорога доблести] - Роберт Хайнлайн

Я натянул одеяло себе на голову; мне невыносимо смотреть на него. Но меня упорно не желают оставить в покое; кто-то начинает трясти меня за плечо.

– Гордон!

– У'ди отсюд'!

– Просыпайся, Гордон, и тащи свою задницу в штаб. Ты влип.

Влип, без сомнения. Я убеждаюсь в этом, как только захожу в канцелярию. Во рту стоит кислый вкус рвоты, и чувствую я себя ужасно – как будто надо мной прошло, наступая на меня то тут, то там, стадо буйволов. Грязных.

Старший сержант глянул на меня, когда я вошел; дал мне время постоять попотеть. Когда он все-таки поднял глаза, то, прежде чем заговорить, осмотрел меня с головы до ног.

Наконец он начинает говорить, не спеша, давая мне время почувствовать каждое слово.

– Самовольная Отлучка Из Части, терроризирование и оскорбление туземных женщин, неправомерное использование правительственной собственности… непристойное поведение… неподчинение дисциплине и неприличные выражения… сопротивление при аресте… драка со служащим военной полиции – Гордон, почему вы не украли лошадь? Конокрадов здесь вешают. Все было бы намного проще.

Он улыбается собственному остроумию. Старый ублюдок всегда считал себя остряком. Наполовину он прав.

Мне, однако, наплевать на то, что он говорит. До меня с трудом доходит, что все это было сном, просто еще одним из тех снов, которые слишком часто снились мне в последнее время из-за желания выбраться из этих исходящих болью джунглей. Даже ее на самом деле не было. Моей – как же ее звали? – даже имя ее я придумал. Стар. Моя Счастливая Звезда. О, Звездочка моя дорогая, тебя нет! Он продолжает:

– Вижу, ты снял свои нашивки. Что ж, это сэкономит время, но на этом все хорошее и исчерпывается. Формы, нет. Небрит. И вся одежда в грязи! Гордон, ты позоришь Армию Соединенных Штатов. Это тебе понятно, да? И на сей раз ты не отвертишься. Удостоверения личности при тебе нет, пропуска нет, именем пользуешься не своим. Что же, Сирил Поль, добрый мой молодец, на сей раз мы воспользуемся истинным твоим именем. В приказном порядке.

Он поворачивается на своем вертящемся стуле. Ни разу не стащил с него своей толстой задницы с тех пор, как его послали в Азию, патрули не для него.

– Меня только одно интересует. Где ты вот это достал? И с чего Это тебе пришло в голову попытаться его украсть? – Он кивает на ящик с делами позади стола.

Я узнаю то, что на нем лежит, хоть оно и было покрыто позолотой в последний раз, когда я его видел, а теперь покрыто особой черной липкой грязью, которую выращивают в Юго-Восточной Азии. Я двинулся было к нему.

– Это мое!

– Нет, нет! – отрывисто говорит он. – Легче, легче, малыш. – Он отодвигает мяч подальше. – То, что ты его украл, еще не делает его твоим. Я взял его на хранение как вещественное доказательство. К твоему сведению, герой ты липовый, медики считают, что он не выживет.

– Кто?

– Какое тебе дело кто? Ставлю четвертак против бангкокского тикула, что ты не знал, кто он, когда колошматил его. Нельзя же походя избивать местных жителей только потому, что у тебя весело на душе – у них ведь и права есть. Ты, может, не слышал? Избивать их положено только там и тогда, где и когда прикажут.

Он неожиданно улыбнулся. Вид его от этого не становится лучше. Глядя на его длинный, острый нос и маленькие, налитые кровью глаза, я вдруг осознаю, насколько он похож на крысу.

Однако он, не пряча улыбки, говорит:

– Сирил, мальчик мой, не слишком ли рано ты снял свои шевроны?

– А?

– Ага. Может, тебе еще удастся выбраться из этого дерьма. Садись. – Он резко повторил: – Сядь, я сказал. Если бы было по-моему, тебя бы просто подвели под Восьмую Статью и забыли, лишь бы от тебя избавиться. Но у Командира Роты другое мнение – великолепнейшая мысль, которая помогла бы разом закрыть все дело.

На сегодняшнюю ночь намечен рейд. Так вот, – он наклоняется, достает из стола бутылку «Четырех Роз» и две кружки, наливает обе, – выпей-ка.

Об этой бутылке знали все-все, кроме, может быть. Ротного. Но никто еще не слыхивал, чтобы старший сержант предлагал кому-нибудь выпить – за исключением одного случая, когда вслед за предложением выпить он сообщил своей жертве, что того отправляют под трибунал.

– Нет, спасибо.

– Да ладно, пей давай. Опохмелись. Тебе это понадобится. Потом сходи помойся под душем и постарайся, хоть это никого и не обманет, выглядев пристойно, когда пойдешь к Командиру Роты.

Я встаю. Выпить я хочу, мне нужно выпить. Я не отказался бы и от самой пакостной бурды – а «Четыре Розы» идут неплохо, – я не отказался бы и от той огненной воды, которой старик – как же его звали? – воспользовался, чтобы пробить мои барабанные перепонки.

Но с ним я пить не хочу. Мне здесь нельзя пить совсем ничего. Да и есть что…

Я плюю ему в лицо.

Оно выражает беспредельное возмущение, и он начинает таять. Я вытаскиваю свою саблю и бросаюсь на него.

Становится темно, а я все машу и машу кругом себя, иногда попадая во что-то, иногда нет.

ГЛАВА XVI

КТО-ТО тряс меня за плечо.

– Проснитесь!

– У'ди отсюд'!

– Вы должны проснуться, босс, очнитесь, пожалуйста.

– Да, Герой мой, ПОЖАЛУЙСТА!

Я открыл глаза, улыбнулся ей, затем попытался осмотреться. Ой-ей, вот это кавардак! На самой середине, рядом со мной, стояла толстая колонна из черного стекла, футов пять высотой. Наверху лежало Яйцо.

– Это оно?

– Да! – согласился Руфо. – Это оно! – Видуха у него была потрепанная, но он был весел.

– Да, Герой мой и защитник, – подтвердила Стар, – это подлинное Яйцо Феникса. Я проверила.

– Ммм… – я огляделся по сторонам. – А где же старый пожиратель Душ?

– Вы убили его. Еще до нашего прихода. Вы все еще держали саблю в руке, а Яйцо было крепко зажато слева в подмышке. Нам с трудом удалось их высвободить, чтобы обработать вас.

Я оглядел себя, увидел, что она имела в виду, и отвел взгляд. Ну не нравится мне красный цвет. Чтобы не думать о хирургии, я обратился к Руфо:

– Что вы так долго?

Ответила Стар:

– Я уж думала, что мы не сможем найти вас!

– Как вы меня нашли? Руфо сказал:

– Босс, мы, собственно говоря, не смогли бы вас потерять. Мы просто шли по следу вашей крови – даже когда он уходил в глухую стенку. Она настойчивая.

– Э-э… мертвецы попадались?

– Трое или четверо. Чужие, нам до них дела не было. Вернее всего, конструкты. Мы не стали задерживаться. – Он добавил: – И выбираться также начнем не мешкая, как только вы подлечитесь настолько, что сможете идти. Время не ждет.

Я осторожно согнул и разогнул правое колено. Там, где у меня был укол в коленную чашечку, боль еще оставалась, постепенно уменьшаясь, однако, из-за того, что сделала Стар.